Я уверена, что однажды где-то жил очень творческий и замкнутый композитор. Сегодня мне кажется, что это было где-тов маленьком городке на юге Франции, годах в 50х. Всю жизнь этот нелюдимый Жан, или Поль, или Шарль жил один, работал где-то заводе, занимался скучным и монотонным трудом, а по вечерам и выходным сочинял музыку. Он почти каждый день наигрывал что-то на своем пыльном красно-коричневом фортепьяно, а когда получалось особо удачно, записывал на пленочный магнитофон, купленный на полученные в наследство сбережения дедушки. Пленку с получившимся этюдом, или менуэтом, или факстротом он аккуратно запаковывал в толстую крафтовую бумагу и укладывал в коробку. Как только набиралась полная коробка, он закрывал ее, перевязывал бечевкой, сбоку подписывал месяц и год, а затем убирал на чердак.
За 15 лет владения магнитофоном, Жан-Поль-Шарль наполнил свой чердак коробками почти наполовину. Он редко туда заходил просто так, но когда приносил очередную коробку, то не без удовольствия разглядывал пыльные коробки, пальцем стирал паутину с надписей, думал о том, как же много звука он создал. Но он никогда не открывал коробки и не переслушивал старые записи. А еще никогда их никому не показывал. Он делал это не из жадности, не из высокомерия, не из каких-то подобных побуждений: ему это было просто не нужно — не испытывал потребности. Самое большое удовольствие для него было в те минуты, когда он создавал мелодию, когда она была готова, когда он, шурша грубой бумагой, пеленал, казалось, еще теплую магнитную ленту…
Когда наш французский композитор стал уже стар и не смог работать на заводе, его пенсия оказалась совсем маленькой (ох уж эта Франция 60х-70х-80х-90х!). Ему пришлось, чтобы иметь хоть какие-то средства к существованию, подрабатывать учителем музыки для соседских детей. С большинством из них у него были самые обычные отношения учителя музыки и ученика — граничащие с ненавистью. Но с одним пареньком (может, Густав?), который несмотря на свой юный возраст испытывал странную тягу к классическому фортепьянному джазу, у старика сложились на удивление хорошие отношения. И мальчишка, и учитель, ждали часа наступления урока, радостно улыбались друг другу и спешили поделиться пластинками, нотами, которые удалось раздобыть у знакомых или в музыкальных лавках.
Мальчишка взрослел, стал совсем взрослым, уехал в музыкальный колледж в другой город и его уроки у нашего главного героя, конечно же, закончились. Но парень продолжал раз в месяц обязательно заезжать к своему теперь уже не просто учителю, а другу. Пожалуй, и у Жан-Поль-Шарля никогда не было такого близкого друга, и возможно поэтому однажды на вопрос Густава о том, приходилось ли ему писать свою музыку, старик решил показать ему свой чердак. Парень не верил своим глазам — как его учитель столько лет мог скрывать такое богатство! Он попросил забрать послушать хотя бы несколько коробок, но старику не нравилась эта идея — коробки всю жизнь стояли на чердаке и ему трудно было представить, что будет как-то иначе. Густав очень уговаривал его, и в итоге старик разрешил ему взять пару коробок.
Через месяц Густав снова приехал к своему учителю, и почти с порога объявил радостную новость: композицию его, Жан-Поль-Шарля, взяли на радио! Старик опешил, ведь никакого разговора о радио не было! Он дал своему другу записи просто послушать! Но пока он подыскивал ругательства, которые бы наиболее полно выразили его отношение к ситуации (признаться честно, тяжело французам живется с таким бедным языком: очень не хватает зачастую матерных слов), Густав уже расписывал, в каком же восторге он был от услышанного. В таком восторге, что даже не смог сдержаться, чтобы не показать запись своему куратору в колледже. А тот, в свою очередь, был в таком восхищении, что показал декану. А декан был ну просто в неописуемом экстазе, что передал запись послушать знакомому музыкальному редактору на радио, которое вещало по всему югу Франции. К концу этого рассказа старик уже потерял желание ругаться — сладкая похвала смягчила его сердце и он простил парня. Густав попросил еще несколько коробок, потому что редактор радио, по его словам, требовал как можно больше записей и как можно скорее. Жан-Поль-Шарль, не без удовольствия на этот раз, согласился.
Стоит ли говорить, что за год Густав переписал у учителя почти все записи и подписал права на проигрывание на радиостанции на добрые два десятка из них. Жан-Поль-Шарль не был против, несмотря на свое изначально скептическое отношение к этой идее (первый контракт он подписывать не хотел ни в какую, переговоры велись два месяца, редактору даже лично пришлось приезжать к строптивому композитору домой). Основная причина такой милости была в том, что благодаря заработку от использования его музыки на радио, он мог отказаться от надоевших ему уроков с непослушными и зачастую чумазыми соседскими детьми.
Композиции, написанные Жан-Поль-Шарлем, очень полюбились публике. Его зажигательные фокстроты напевала молодежь, этюды переиспользовали в рекламе на радио, а менуэты играли уличные музыканты. Популярность его была так ошеломительная, что через год редакция радиостанции решила вручить старику премию в номинации “Зрительские симпатии”, которую ежегодно вручали в Париже в одном из самых больших концертных залов столицы. Густав никак не могу уговорить старика поехать — не помогало даже упоминание солидного призового чека. Старик очень не хотел никуда ехать, ведь он не покидал родной городок уже больше 40 лет, а в Париже и вовсе никогда не был. Но каким-то чудом Густаву удалось уговорить своего учителя, пообещав взять на себя абсолютно все хлопоты с поездами, гостиницами и прочими чересчур утомительными для старого человека проблемами.
Жан-Поль-Шарль и Густав прибыли в Париж за несколько дней до вручения премии, чтобы старик хоть немного посмотрел столицу. В первый же день они отправились на небольшую прогулку — парень хотел показать небольшое кафе неподалеку от гостиницы, где подавали очень хороших омаров, которых, конечно, в их родном городишке никогда не было. Они медленно шли по улице, озираясь, разглядывая необычные детали большого города. Внезапно Жан-Поль-Шарль остановился, как вкопанный: из двери магазина с женскими шляпками звучал фрагмент из его композиции, который был проигрышем между рекламными объявлениями, оповещающими прохожих о новой коллекции меховых изделий. Только мелодия была еле узнаваема, а звучание было невыносимо — дешевый хрипящий динамик, работающий на полную громкость, был способен испортить любую мелодию. Жан-Поль-Шарль разозлился, попросил ученика немедленно вернуть его домой, в гостиницу, но Густав поспешно повел его дальше, успокаивая, что кафе уже за углом.
На углу они наткнулись на уличного музыканта с аккордеоном. Он был грязен, вонюч, совершенно не умел играть на своем инструменте, а вдобавок ко всему очень скверно пел какую-то жалобную и нескладную песенку про жизнь простых парижских бродяг. Судя по тому, как мало было в этой песни рифмы и смысла, исполнитель сочинял стихи по ходу. Где-то в середине второго припева Жан-Поль-Шарль с ужасом узнал в этих скрипучих отвратительных визгах сломанного инструмента и подпитого музыканта свой любимый менуэт, который он написал много лет тому назад. Ему стало нехорошо: голова закружилась и он чуть не упал в обморок, но Густав вовремя подхватил его. Чтобы скорее избавить старика от этого ужасного звука и переживаний, он медленно отвел его в ближайшее кафе.
Пара стаканов холодной воды привели старика в чувства. Как только у Жан-Поль-Шарля появились силы, он тут же стал требовать, чтобы Густав немедленно увез его домой. Все это было плохой идеей с самого начала: и показать свои записи, и отправить их на радио, и в конце концов ехать в этот чертов Париж — город торгашей и бездарей! Густав не мог успокоить учителя — слишком уж тот был взволнован. Поэтому он решил просто молчать, слушать и ждать, когда же старик выговориться вдоволь.
Казалось, что старика ничто не заставит молчать — претензий у него скопилось много. Но тишина наступила внезапно — тонкий слух Жан-Поль-Шарля услышал по радио, которое играло в кафе, собственный фокстрот. Только на этот раз мелодия была не просто искажена, не просто фальшива, а буквально изменена от начала и до конца: другой темп, другой ритм, другие акценты. Лишь маленький кусочек мелодии оставался неизменным, но и с ним была беда: он повторялся снова и снова, как заевшая пластинка. После композиции бодрый голос радиоведущего объявил, что это был “кавер в стиле диско-фанк” от “начинающей афроамериканской группы” на “золотой шлягер прошлого лета”.
В эту секунду Жан-Поль-Шарль понял, что его мелодии больше ему не принадлежат. Теперь, когда Густав достал их из крафотовой бумаги и показал людям, они стали жить своей жизнью, с ними что-то происходит, на что он, их создатель, больше не может повлиять. Каждый человек, кто слышит его музыку, может делать с ней что хочет. Эти мелодии больше не принадлежат ему и вернуть их невозможно.
Это было уже слишком, поэтому Жан-Поль-Шарль не нашел никакого другого выхода, кроме как немедленно в этом самом кафе и умереть. И черт с ней с премией “Зрительские симпатии” — ему она никогда не была нужна.
Июнь 2017